Хрис. Херсонский

      Пожилые люди, безмолвно сидящие у воды с удочкой, многим издавна кажутся существами загадочными.
      И, как всегда, когда обыватель встречается с чем-то недоступным его пониманию, он стремится представить непонятное в комичном и отчасти в дурном свете, унизить рыболовов брошенной свысока насмешкой... Дескать, несолидное, пустое ваше занятие, чудаки-рыболовы.
      О вкусах, как говорится, не спорят... Да и какой может быть спор, когда приходится сразу согласиться: в нашем занятии действительно не хватает солидности и, должно быть, много в нем, если поглядеть со стороны, откровенного ребячества.
      Но все-таки попробуем быть понятными... Хочется приоткрыть завесу над притягивающей силой рыбной ловли. И, может быть, нам удастся, в конце концов, хоть немного посодействовать прогрессу в размышлениях человечества, которое испокон веков в недоумении останавливается перед загадочной фигурой мечтательного рыболова...
      Когда я об этом думаю, передо мною встают образы обаятельных чудаков, которых мне посчастливилось встретить. Это они открыли мне некоторые тайны, о которых я раньше лишь смутно догадывался.
      Русский актер Михаил Степанович Державин однажды зимой позвал меня с собой на Москву-реку.
      Сели мы на Арбате на троллейбус и за Бородинским мостом сошли у школы. Михаил Степанович свернул в узкий проход между старенькими домишками Ч теперь их уже там нет Ч и, скользя по крутому обрыву, повел меня к реке.
      Она спала под снегом.
      Впереди, отгороженный какими-то пестрыми кучами, виднелся небольшой залив. Как он образовался?.. А дело в том, что сюда из года в год по реке привозили на баржах щебенку, песок и гравий. Сваливали их кое-как на берегу, а отсюда на грузовиках развозили на стройки по городу. Пока одни груды строительного сырья таяли, появлялись новые. Свалка не уменьшалась, напротив, она росла вместе с городом и мало-помалу наступала на реку.
      Между баржами и берегом разросся холмистый вал и отрезал от реки искусственный залив.
      Мы шагали по бугоркам, скользили, сбегая в подозрительные ямы, и спотыкались о присыпанные снегом щепки, проволоку, обломки кирпича. Должно быть, шоферы, приезжая за песком и щебенкой, заодно сваливали сюда строительный мусор. Дескать, река все примет.
      Я с недоверием ступил на грязный лед залива.
      Ч Неужели тут может жить какая-нибудь рыба?
      Михаил Степанович прищурился и загадочно пробасил:
      Ч А вот увидите...
      В его голосе с неповторимым глуховатым тембром, сквозь характерную, как бы стариковскую, хрипотцу прозвучали ласковые интонации. Дальше все напоминало детскую игру.
      Михаилу Степановичу как на сцене, так и в жизни не нужно было много слов для общения с людьми. Обычно слова его казались даже неказистыми, как и пейзаж, который сейчас нас окружал. Но все, чем бы ни был этот артист занят, оказывалось почему-то очень интересным для зрителей и его собеседников. Он кинул на меня чуть смущенный взгляд, а его обычно хитроватые, добрые глаза дружески поделились со мной ласковым теплом.
      Расчистив оставленные им вчера лунки, Державин положил возле них удочки с леской, такой тоненькой, что, держа на ладони, ее едва можно было отличить от замерзающих слезок-капель воды.
      Когда мельчайшие крючочки были наживлены красными ниточками мотыля и исчезли в мутной воде, а под ее верхним слоем, словно под стеклом, в лунках всплыли, колеблясь, голубые с розовым зрачки миниатюрных поплавков, Михаил Степанович прошептал, предупреждая мои вопросы:
      Ч Теперь помолчим.
      Мы стали терпеливо ждать.
      Налево, чуть выше свалки, убогие зябкие хибарки, накренясь с обрыва, грозили сползти вниз. Они держались только на честном слове, но тем не менее были окружены крохотными клочками заботливо возделанных огородов с заборчиками из разнокалиберных и разноцветных досок, кольев, проволоки и листов ржавого железа. Вспомнились строки поэта: лИ под каждой маленькой крышей, как бы она ни слаба, свое счастье, свои мыши, своя судьба...
      Мы ждали... Мы неотступно следили за поплавками. Стерегли, не дрогнут ли?
      Но разве можно не оглянуться вокруг?.. И наши глаза, наше любопытство притягивали к себе переплеты моста, висящего неподалеку, словно вязаное кашне над белой шеей и грудью замерзшей реки, и оголенные пустые аллеи Красно-Пресненского парка на той стороне реки, и окна поднимающихся в стороне корпусов Трехгорной мануфактуры, и серенькое ватное небо, с которым сливался дым из заводской трубы...
      По временам Державин опускал в лунки для подкормки щепотки мотылей.
      Вот один из поплавков чуть опустился... Михаил Степанович быстро, но мягко подсек, скинул рукавицы и осторожно, не торопясь, перебирая пальцами леску, стал поднимать со дна добычу.
      На его ладонь доверчиво лег шестимесячный подлещик. Впрочем, может быть, это была обыкновенная густерка, или лфанера, как называют ее рыболовы. Чтобы толком разобраться, понадобилась бы сильная лупа, а мы ее с собой не взяли. И нам непременно хотелось, чтобы это был подлещик.
      Вскоре я вытянул такого же возраста плотичку. У Михаила Степановича к тому времени прибавились ерш и окунишка. После этого мне захотелось тоже дождаться во чтобы то ни стало окуня... Ловля продолжалась Ч с увлечением, с азартом.
      Тут я понял, что приглашение помолчать входило у Державина в необходимый ритуал только перед началом клева. Теперь он встречал каждую поклевку громким шепотом и смехом...
      Ч Ну же, ну!.. Бери, бери!.. Смелее, дружок!.. Не откладывай на завтра!.. Вот так!.. Еще раз!.. Теперь, пожалуйте сюда, в нашу компанию. Да не бойся, я тебя не проглочу... Глупенький ты, глупый, зачем же попался на крючок?
      Когда по моей неосторожности шустрый скользкий ершишка выскользнул у меня из рук и пришлось коченеющими пальцами подбирать его со снега, Державин покосился на меня с тревогой: не помял бы я ершишке круглые бока. Артист явно сочувствовал не мне, а ершу.
      А часа через два, посмотрев на часы, сказал: лНу вот и наловили на ушицу... И, наклонив бидончик над лункой, Михаил Степанович стал выпускать ошалелых узников на свободу, бормоча: лОдин, два, три, пять, семь... Поднял голову счастливый.
      Ч Шестнадцать душ!
      Ч А разве раньше вы не считали?
      Ч Нельзя. Ловли не будет,Чи он с улыбкой нагнулся над лункой.ЧВсе ушли, канальи. Разбежались по домам... Ну, до свиданья, шельмецы.
     Выпрямился и широко оглянулся.
      Город вокруг жил, громко дышал, посапывал, насвистывал, ворковал. Над окраинами стоял неумолчный негромкий гул.
      В низком зимнем небе с карканьем пролетели над нашими головами четыре вороны и уселись на голые ветви лип в парке, чтобы в стороне от визгливых дребезжащих трамваев обсудить с глазу на глаз свои дела.
      Державин, вздохнув, стал собирать удочки.
      Ч Пора на спектакль.
      Не подумайте, что ему безразличен был спортивный улов. Помню как весело рокотал его голос, когда однажды Михаил Степанович позвонил, по телефону, спеша поделиться удовольствием:
      Ч А у меня сегодня удача!.. Приходите, посмотрите сами. Лещуга... Что?.. Ну, лещище!.. Лещ!.. Кило полтора!.. Ей-богу, не вру. Плавает сукин сын в ванне. Где взял? Там же у школы, только ближе к мосту, в самой Москве-реке. У меня даже свидетель есть: часовой с моста видел, как я вываживал и вынимал... Пришлось повозиться.
      Два дня приятели Державина навещали леща, ставшего знаменитостью. Хозяин был рад гостям, счастливый от успеха, как будто отменно сыграл еще одну роль.
      Под Москвой в Переделкино, близ городка писателей, возле шоссе есть пруд. В былую пору он приманивал к себе рыболовов водившимися в нем карпами. Но карпы ловились редко, поодиночке а чаще попадалась на удочку плотва, да заставляли беспрестанно менять наживку мелкие окуни. На берегах этого пруда летом нередко можно было встретить Михаила Степановича с его частым спутником на рыбалке В. Г. Кольцовым.
      Друзья обычно закидывали по одной-две донки, на случай если возьмет карп, а тем временем ловили мелюзгу на обыкновенные поплавочные удочки.
      И у обоих рыболовов были излюбленные насиженные местечки рядом, в тени старинного парка на крутых живописных мысочках.
      Но однажды я наткнулся на Державина у противоположного берега пруда. Артист полулежал у самого шоссе. Трава вокруг него, белая от пыли, истоптанная и выщипанная, не привлекала даже прожорливых гусей. Они нахально спустились возле Державина в пруд и всем выводком плавали среди его удочек, нацеливаясь косыми глазами на цветные поплавки.
      Пока он, оторвавшись от изучения гусей, здоровался со мной, с другой стороны, к его ногам подкралась бородатая коза и попробовала вкус его брючины.
      По шоссе беспрерывно проходили люди.
      Они с любопытством спрашивали рыболова, расположившегося у их ног:
      Ч Ну как? Клюет рыбка?..
      Проезжали машины, обдавая его гарью из выхлопных труб. Меланхолично бродили телята по склонам плотины. Коровы, выступая с глубокомысленным видом, покачивая рогами и свисаю- щими с туго налитого вымени розовыми сосками, возвращались домой.
      День иссякал.
      С востока уже охватили полнеба сиреневые вечерние сумерки. А у Державина в бидончике плавала лишь одинокая плотица. Я спросил:
      Ч Почему вы сегодня не на своем месте?
      Ч Скучно там одному.
      И, поглядев на дорогу, добавил:
      Ч Здесь интереснее.
      Обвел взглядом поплавки и, помолчав, проводил глазами босоногую девчонку,Ч она хворостиной гнала домой корову. Взглянул ласково на ветлы и крыши деревни за прудом и добавил:
      Ч Вот если когда-нибудь станете писать об актере Державине, как он работал над ролями, не забудьте: я лучше работаю здесь.
      Я понял, что общение с природой не только возвращало Державину молодость, оно было для него кратчайшим путем к общению со всем широким миром.
      На берегу пруда в Переделкино происходили и другие вещи, непостижимые для ума, лишенного фантазии.
      Помню лето, которое я прожил в соседней деревне. Я часто ранним утром ходил посидеть с удочкой под ветлами.
      Еще до солнца птицы в парке счастливым пением встречали приход дня. Зеленые, голубые и сиреневые краски неба, омытые разгорающимися лучами солнца, выцветали, превращались на глазах в розовые, светло-оранжевые, и, наконец, небосвод начинал сиять ослепительно, как океан света. В деревне принимались дружно мычать коровы. Они обменивались призывами и жалобами и выходили на шоссе. Поднимался с лугов ветерок, он летел по утрам, как всегда, навстречу солнцу и срывал с тополей, ольхи и ветел первые пожухшие листья. Умирая, листья падали грудою на, воду и, оттопырив завернувшиеся края, словно подняв паруса над палубой, плыли торжественно по пруду, как корабли по морю, к заветному берегу на той стороне, откуда каждый день летели, как и в это утро, в парк гонцы с полей Ч бабочки, пчелы, шмели.
      Времени для размышлений у меня было достаточно, потому что рыба ловилась неважно. А, может быть, она потому и не ловилась, что я был занят своими мыслями и упускал поклевки, не успевал подсечь... Как бы там ни было, когда горячее солнце плыло уже высоко в бесцветном мареве, я возвращался домой всего с тремя-четырьмя плотицами...
      А из-под соседнего осокоря на час-другой раньше меня уходил домой Александр Александрович Фадеев. Он шел к письменному столу. Прямой и статный, высоко подняв рано поседевшую голову, он важно нес на кукане несколько рыбешек коту. Я ревниво определял: его добыча редко бывала больше моей. Чаще случалось, что мы уносили поровну. Уходя, он негромко говорил, улыбаясь задумчивыми глазами:
      Ч Ну, ни пуха вам, ни пера!
      И несуетливо, твердо шагая, скрывался за деревьями парка.
      В то лето он писал лМолодую гвардию.
      На берегу пруда у него был свой облюбованный тенистый осокорь, и перед ним приглубая заводинка с листьями кувшинки,Ч там изредка брала довольно крупная плотва.
      За много утренних зорь, проведенных вместе на рыбной ловле, только один раз мне удалось прийти к пруду раньше Фадеева и подсмотреть, как он, подступив к самой кромке берега, нагибается и, щурясь, вглядывается в еще не замутненную, отдохнувшую за ночь воду, как он затем разматывает две простенькие ореховые удочки, одну подлиннее, другую короткую и тонкую, словно мальчишескую, как, закинув лески с насадкой возле листьев кувшинки, выпрямляется и застывает неподвижно. Взгляд его опускается на поплавки, Александр Александрович задумывается...
      Но обычно я приходил к пруду позже Фадеева, хотя и старался поймать самые ранние мои любимые часы, и был на месте, когда солнце еще не поднималось над лесом, виднеющимся за крышами деревушки, над которыми начинал виться дымок спозаранку затопленных печей. Но Александр Александрович вставал еще раньше, до света. Перед тем как сесть писать, он аккуратно шел с удочками на прохладный, еще не проснувшийся пруд.
      Когда я первый раз увидел ранним утром его атлетическую фигуру, застывшую у воды, мне не захотелось нарушать его покоя: ведь сколько людей целыми днями отнимали у него возможность побыть наедине с самим собою!.. Я тихонько повернул в парк и стал пробираться сквозь кусты. Сирень и липы накопили за ночь холодную росу, она лежала на листьях, как на ладонях. Раскачиваясь, зеленые ветки обдавали мои плечи ледяным дождем... Фадеев, не оборачиваясь, окликнул:
      Ч С добрым утром.
      Я ответил и прошел на свое место неподалеку. Текли часы, мы молчали, занятые каждый своим. Я знал, что для Александра Александровича было слишком довольно общества Олега Кошевого, Любки Шевцовой, Сережи Тюленина, он вел с ними упорную долгую беседу.
      Так повторялось много дней. Мы обменивались при встрече только приветствием, в нем было пожелание успеха друг другу. А через несколько часов большой русский писатель уносил плотвичек на кукане и найденные им в тишине новые сокровища для чудесных страниц лМолодой гвардии. Они созревали затем до конца на письменном столе. И там, над листом бумаги, продолжалась беседа художника со своими героями. И в общих радостях и печалях в прозрачной глубине этой беседы также неразрывно принимали участие утренние розовые облака, зеленоватая вода пруда, серебристые осокори и высокие с густой темно-зеленой кроной липы, чистая роса на листьях и вся наша русская родная земля, милая навеки.
      Уносил отсюда с собою задушевную беседу со своими героями и Михаил Державин. И не потому ли так много говорили зрителю ожившие в его исполнении в театре и на экране образы любимца русского народа фельдмаршала Кутузова, украинца шахтера Макары Дубравы, большевика Шульги из той же лМолодой гвардии и сталинградского генерала Муравьева в лВеликом переломе...
      Тесное, родственное общение художника-рыболова с природой Ч это не бегство от людей и от мира, а бегство туда, откуда мир и люди становятся виднее и ближе.
      Общение с природой Ч могучий естественный родник глубоких знаний о жизни... И оно же чудодейственный родник фантазии.
      Как-то утром я не нашел Фадеева на постоянном месте. Прошел час, другой, а бережок с примятой травой под осокорем оставался пустым. Мне уже стало казаться, что осокорь, словно бы осиротелый, с безмолвной грустью смотрит в мою сторону и спрашивает: лГде же задумчивый мой друг?
      Солнце уже высоко взобралось на свою горку. Оно с жарким любопытством наблюдало оттуда, как растет, движется, дышит на земле каждая былинка, и каждый ерш, и жучок-бокоплав в пруду, когда я услышал в стороне смех и голоса споривших людей... Прислушавшись, узнал рассудительный баритон Константина Федина, горячо уговаривающий, хрипловатый, словно простуженный голос Константина Паустовского и заливистый чистосердечный хохот Фадеева: лХо-хо-хо! Потом послышалось:
      ЧДа нет же, совершенно очевидноЧ золотая рыбка!...Ч это убеждал Паустовский...
      Любопытство погнало меня к спорщикам.
      За кустами они все трое стояли у самой воды. Паустовский с удочкой в одной руке держал в другой какую-то добычу. Увидев меня, он позвал:
      Ч Идите скорее!.. Замечательная находка!
      Ч Вот кто разрешит наш спор, если вы, Александр Александрович, отказываетесь признать правду! Ч словно председательствующий на собрании, провозгласил Федин.
      В пальцах у Паустовского лежал беспомощный крохотный линек. Я осторожно и даже с некоторым испугом рассматривал его, не понимая, что же они нашли в нем загадочного?
      Ч Вот видите, эта задачка не из легких!Чвоспользовавшись паузой, сказал Фадеев и незаметно подтолкнул меня в бок.
      Ч Поражаюсь, как вы не видите простых вещей! Ч горячился Паустовский.Ч Перед вами самая обыкновенная золотая рыбка. Карассиус ауратус!
      Ч Не выдумывайте, Костя! Ну где вы найдете золотую рыбку в наших прудах? Ч не соглашался Федин.Ч Говорю вам, это карп-карась. Кентавр. Словом, гибрид.
      Ч Положим, в Крыму я нашел пруд, в котором ловил их немало... Ч выдавил, наконец, я из себя, сбитый с толку.
      Ч Кого? Кентавров?.. - осведомился Фадеев.
      Ч Нет, обычных золотых рыбок,Ч уже увереннее информировал я.
      Ч Ага! Ну, что я говорил? Он ловил уйму вот таких же, как эта! Ч торжествовал Паустовский.Ч А почему бы им не водиться в городке писателей под Москвой?.. Кто им запретит?!.
      Ч Нет, я ловил настоящих, розовых, с пушистыми хвостами! Ч настаивал я.Ч А это...
      Ч Я и говорю: помесь карася с королевским карпом! Чне дал мне закончить Федин.Ч И вот, подождите, он вырастет, станет гигантом, этот будущий великолепный кентавр!
      Ч Хо-хо-хо!..Ч веселился Фадеев.
      Ч А что касается хвоста, то он еще у него вырастет какой угодно!..Чзаявил Паустовский.ЧИ нечего нас мучить, если у людей не хватает фантазии!.. Так, без воды, и задохнуться бедняге не долго.
      Он бережно опустил руку с линьком в воду. Рыбешка вздрогнула, встала на брюшко, шевельнула хвостом и, не торопясь, поплыла в глубину пруда. Писатели молча провожали ее ласковыми взглядами.
      Ч Получайте назад свою бездарную удочку, вы и поплавка-то как следует выбрать не умеете. Нет в мире лучше, чем гусиное перышко!Ч Паустовский вручил Фадееву знакомое мне кривоватое удилище Ч коротышку из орехового прута.
      Ч Ни за что не променяю свою ни на какую другую,Ч любовно принимая удилище, ответил Фадеев.Ч Недаром же сами попросили: лДай мне, дай половить!.. Это ведь не вы, а она вам поймала линя там, где их никто раньше не ловил.
      Ч Как?.. Разве это был обыкновенный презренный линь?Ч протянул Федин, и по его удивленным глазам я снова не мог понять, продолжает он разыгрывать нас или в самом деле раньше не узнал рыбешку.
      Я хотел задать ему прямой вопрос, но Федина уже не было с нами. Он глубоко задумался о чем-то своем, набил трубку, спичкой поджег в ней затеплившийся костерчик из табака и, жуя губами мундштук, замычал, испуская негромко не относящиеся к нам междометия: лАга! лДа-да! лГм!. лНу-ну! Чсловно вел какой-то разговор с самим собой...
      Ч Разумеется, самый настоящий наш линь! Ч с гордостью сказал Фадеев, высоко подняв голову, окидывая взглядом пруд и деревенские крыши в кустах сирени на том берегу, а за ними, в ближней роще, голубые вершины сосен и темно-зеленые шатры елей с маковками.
      Александр Александрович глубоко вдохнул смолистый воздух и стал свертывать леску.
      Я возвращался домой, думая об этих людях.
      По дороге мне вспомнилась одна сказка. Я услышал ее у ночного костра. Это было в горах Абхазии, в величественном девственном лесу. Искры золотыми брызгами вырывались из жаркого пла мени, летели и, кружась, поднимались выше и выше,Ч туда, где шумели и покачивались кроны великанов буков. Могучие буки насчитывали сотни лет, у основания они имели по три и четыре обхвата. Положив руки на плечи друг другу, они стерегли в горах тишину и покой. Охотники сидели на корнях буков широким кругом. Они глядели на огонь. Хворост в костре шипел, трещал и щелкал. В недрах костра вдруг лопались алые цветы и со свистом выбрасывали светящиеся семена огня,Ч они плясали в воздухе и, умирая, гасли. Охотники устало дышали после дневного перехода через ущелья и перевалы и молча слушали, а рассказчик Ч человек самый неутомимый из них,Ч щуря дальнозоркие, поголубевшие от прожитой жизни глаза и вороша сучком ослепительно рассыпающиеся угли, рассказывал:
      Ч Жили-были два брата, два охотника... Однажды пошли они в горы и поднялись высоко на перевал. Смотрят, а под ними расстилаются внизу облака.
      Ч Гляди, какое розовое море! Ч говорит один брат.Ч Давай срубим чинару, сделаем лодку, поставим парус и поплывем далеко-далеко.
      Ч Какое же это море?.. Это обыкновенные облака. По ним нельзя плыть,Ч возразил другой и рассмеялся. Первый не послушался. Срубил чинару, выдолбил лодку, поставил крутой парус, запел и оттолкнулся от вершины. И понес его ветер. Все вперед и вперед плывет охотник. Днем провожают его орлы, грозы и солнце. А ночью к нему слетаются звезды. Много удивительного увидел он. Много разных стран открылось ему. Он заглянул в прозрачную глубину невиданно широких светлых рек. Древние, высокие горы откликнулись эхом на его голос. Много селений и чудесных городов рассказывали ему правду о себе. Он узнал все: как люди живут и почему перелетные птицы и путники всегда стремятся вернуться на родину.
      А другой сидит все там же на пне и, скучая, ждет, когда же покажется обратно парус брата?
      Впрочем, эта мудрая сказка напомнила мне не только о тех, кто не видит в рыбной ловле проку, но и о тех слишком заядлых рыболовах, которым весь мир затмила одна идея: поймать на свой крючок как можно больше окуней и щук... Разумеется, это в конечном счете дело вкуса, но право же твой маленький крючок может сослужить более важную службу!.. Ведь каждое отправление на рыбалку Ч это путешествие в неизвестное. И это тысячи новых необходимых открытий не только в жизни природы, но и в жизни людей, если глаза и уши твоей души открыты всему.